«Мои художники»: истории о больших мастерах и живой воде

«Независимая газета» опубликовала статью под названием «Мои художники: истории о больших мастерах и живой воде» об армянском писателе Вардване Варжапетяне, в которой он рассказал о своих встречах с выдающимися художниками.

«Отец хотел сделать из меня художника, как столяр Джузеппе – выстругать из полена мальчика. Сам-то он мог стать художником: окончил художественный техникум в Ереване – директором был Мартирос Сарьян. И послал Мартирос Сергеевич моего отца учиться дальше – в Москву, в знаменитый ВХУТЕМАС. Год был 1926-й.

На вокзале отца встретил его друг Гриша, уже учившийся там. Пришли в училище, в приемную комиссию. Смотрела комиссия отцовские альбомы, хвалила. Стали задавать вопросы. Спрашивают отца, а отвечает Гриша. Не пришло Сарьяну в голову, что Варткес Варжапетян не знает русского языка. Отец не стал художником – стал швейцаром. Но надеялся, что уж я-то, родившийся от русской матери, стану художником: русский язык знаю, а рисовать он меня научит.

А у меня ни таланта, ни желания. Еще беда: путаю цвета, оказался дальтоником. Отец в ярость приходил и нещадно лупил меня, считая, что я над ним издеваюсь. Не вышло из меня художника. Но жизнь, словно извиняясь за обиды, боль, унижения, которые достались мне ни за что, подарила встречи с выдающимися мастерами.

Первым из них стал Ерванд Кочар (1899–1979). Все, кто хоть раз был в Ереване, видели его Давида Сасунского – это одна из лучших конных статуй мира. Но когда я, окончив 9-й класс, приехал к своей армянской родне, памятника еще не было: скульптор только делал наброски из глины и гипса. Да он сам был, можно сказать, памятником: много лет жил в Париже, дружил с Пикассо, Модильяни, Сутиным, взрывал каноны, искал, соединял формы и цвета, железо с красками. И вот я в его мастерской (это уже давно музей), куда привел меня мой двоюродный брат Ваган Согомонян – он ученик варпета (по-армянски «мастер»).

Они работают, я по сторонам глазею. «Так и будешь стоять? – сердито спрашивает Кочар. – Сделай хоть что-нибудь». Ведет меня на второй этаж, подводит к грубо сколоченном столу, на котором глыба пластилина. «Чего стоишь? Делай!» «Что?» – глупо спрашиваю я. «Ну Пушкина хотя бы вылепи».

Часа четыре я лупил пластилин, как боксерскую грушу, рвал куски, мял, пришлепывал, лепил… Подходит Кочар. Обошел стол, губу как-то вывернул… Смотрит то так, то так. «Хочешь ко мне в ученики?» – «Нет. Я в моряки хочу».

Николай Никогосян (1918–2018) – народный художник СССР (1982). Высотка на площади Восстания украшена громадными статуями – его работа. А недалеко, на улице Климашкина, дом Никогосяна – и мастерская, и галерея, и квартира (теперь и там музей). Много лет я приходил сюда, пока не поссорился с Николаем Багратовичем.

Удивительный он человек: знаменитый скульптор, известный художник. И рассказчик замечательный. Но захотелось ему стать еще и писателем.

Дал мне Никогосян папку, страниц 300, отпечатанных на машинке. Не хотел я брать: вдруг не понравится? «Ну и что? – Никогосян рассмеялся. – Потому и хочу знать твое мнение – ты хороший редактор, честно все скажешь».

Рукопись мне не понравилась. Так и сказал. «Что?! – Никогосян встал, опрокинув кресло, побагровел, глаза налились, как у быка. – Тебя тут как сына принимали, а ты мне… такое… Вон из моего дома!»
Я ушел. Зимой это было. Шел к метро – пальто нараспашку, лицо горело, как от пощечин.

Весной Никогосян позвонил: «Чего не заходишь? Такой прямо вспыльчивый, слова тебе не скажи! Ну, погорячился я…».

На выставку Никогосяна, устроенную Академией художеств к его 90-летию, я пришел. Обнялись. Он подарил мне свой альбом, где есть и мой портрет (1987; уголь, бумага), шариковой ручкой крупно написал: «Вардвану! Я счастлив, что у меня есть такой друг».

Арон Бух (1923–2006) – художник. Жизнь начинал в Бердичеве, потом в Москве, где дети во дворе смеялись над ним, говорившим по-еврейски. Он выучил русский. Стал учеником Константина Юона и Василия Бакшеева (еще живого передвижника!).

В конце 1990-х я забрел в Центральный дом художника, где была выставка армянских живописцев, графиков, скульпторов, гончаров. Переходил из зала в зал. Погода – сырая стужа, в залах холодно, на душе тоскливо. Армяне тоже не согрели: у них своя стужа, скорбь, сиротство… Свернул в другой зал и замер: огромная стена цвела сумасшедшими натюрмортами Буха. А я и не знал, что у него выставка.

Арон Фроймович по-медвежьи облапил меня, не выпуская крепкой клюки с загибом. Лоб как булыжник, жесткие борода и усы, впадины глаз (они темные, тяжелых тонов). Бух какой-то… Будто Господь только что сотворил его, обрядил в костюмчик, обул, дал в руку клюку, а главное – душу, где, словно в мартеновской печи, огонь и нестерпимый свет. Бух и Господь одинаково жизнь понимают, но каждый творит мир по-своему.

Однажды поздним вечером мы с Бухом ехали к нему домой и заблудились. Желтое такси кружило, как самолет, пытающийся зайти на посадку. Арон Фроймович виновато оправдывался: «Понимаешь, я мыслю в космическом масштабе, поэтому иногда путаюсь, не всегда нахожу дорогу».
Юрий Григорян (род. 1946) – живописец, действительный член Российской академии художеств (2022), удостоен золотой медали Российской академии художеств (2017) и еще многих званий, наград во многих странах, прежде всего в России, где он живет, которую любит и знает и где его тоже любят и знают. Много наград… И ни одной – из родного Арцаха! Это его боль. Ведь все выставки Юрия Суреновича (от самой первой в Москве, в редакции журнала «Юность» в 1977-м, так и называвшейся «По Нагорному Карабаху») – это храм, сложенный руками Григоряна и украшенный им.
Я – один из давних поклонников Григоряна. Мне нравится его лицо, его голос, его мастерская на Пречистенке. Нравится, как он работает, смеется, готовит что-то вкусное, смотрит на женщин – он любит жизнь. Он благодарен жизни за отца и мать, за свою семью, свою жену, своих детей. За своих учителей.
Григорян точен и сосредоточен в понимании и воплощении жизни. Очень напряжен – и это напряжение света и цвета не отпускает от его работ. Когда я вижу картины Григоряна, у меня странное чувство, будто справа звучит музыка архимандрита Комитаса, вобравшая боль и терпение армянского сердца: слышу шероховатый звук дудука, голос цветущей ветки абрикосового дерева, срезанной острым ножом. А слева – стихи страдальца и скитальца Наапета Кучака (ум. 1592), жившего близко от Вана, древнейшей, богатейшей, цветущей столицы Армянского царства. Там родился и мой отец…

«Стан твой тонок, ты высока,
Как тростиночка, ты гибка,
Говорят, что вода живая
Из груди твоей бьет, исцеляя
Всех, кто выпьет хоть полглотка.
Счастлив тот, кто пьет, припадая
К бугорку твоего соска».

Это – Наапет Кучак. Какой художник без любви? Возможно, есть и такие. Но они – не мои.

Мне уже много лет, но до сих пор не могу понять, что же такое увидел великий Ерванд Кочар, если позвал меня в ученики?».